«Таких как я зовут в ваших произведениях порождением греха, милый,» — улыбка дочери Зевса не предвещала для очередного смертного ничего хорошего. Пытаясь не прерывать ее, мужчина слышит как в ванной кто-то возится, изредка возня прерывалась греческими грязными фразочками, кои понимала из них двоих только эта женщина.

«Вы расцениваете мою историю любви как нечто искреннее и непорочное, считаете, что я за своим дорогим муженьком как за каменной стенной,» — рассмеявшись, женщина поправляет портупею, столь элегантно подчеркивавшие ее достоинства, коими она не брезговала и ярко подчеркивала своей одеждой, напоминавшей некоего рода облегченный вариант кожаной брони. — «но за ним самим нужен глаз да глаз, хах. Моя история лишь в разумах глупцов да юных наивных девиц облагорожена. Я есть дочь Деметры и Зевса, изнасилованная отцом собственным, и своему супругу нареченному подарена. Тысячелетиями я жаждала мести. И чтобы вы ни говорили, сколь вы не превращали бы наше с муженьком первое знакомство в драму, у меня от нее лично кусок мусаки застревает в горле, как поговаривает мой дорогой супруг.»

«Да кто же ты такая?! Спятившая?!»

«Лучше, мой дорогой, лучше,» — поднося нож к горлу смертного, Кора ухмыляется, покуда кто-то вставший позади схватил мужчину за волосы и откинул голову. — «Я есть та, кто отнимает и дарует жизнь Вам, коль я этого пожелаю. И имя мне Персефона.»